Дарья Ефремова, Культура, 28.09.2017
Ко дню рождения Сергея Есенина «Молодая гвардия» переиздает самую популярную биографию поэта. О тайне гибели, отношении к революции и есенинском чувстве Родины мы поговорили с писателем, литературоведом Станиславом Куняевым, одним из авторов книги.
культура: Ваша совместная с Сергеем Куняевым работа за двадцать лет пережила более десяти переизданий. Чем объясняете такой успех?
Куняев: Есенин — знаковая фигура для ХХ века, он и еще Маяковский. Размышления о том, кто в этой мировоззренческой дуэли был прав, отчасти и привели меня на филологический факультет МГУ. Там работал замечательный преподаватель Николай Либан, потомок французов, осевших в России после 1812 года. Одна из первых моих курсовых работ называлась «Ранний Маяковский». Именно дореволюционный. Творчество Есенина захватывало меня постепенно. И чем больше я узнавал, тем сильнее хотелось рассказать о судьбе поэта не с литературоведческой, а с исторической точки зрения. Изучая его жизнь, увлечения, искания, можно разгадать многие загадки, понять причины кровавых деяний как с красной, так и с белой стороны.
Есенин и его друзья встретили Февраль восторженно, но быстро разочаровались в нем. Он писал одному из своих корреспондентов: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к Февральской, ни к Октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь Ноябрь». Жестокость того времени Есенин видел своими глазами и, конечно, был в ужасе, не зря же в первых строках «Гуляй-поля» читаем:
Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
Крушение традиций, миропорядка, христианской совестливости переживалось им тяжело… В годы учебы в церковно-приходской школе был очень верующим человеком. Ранние поэмы Есенина, такие как «Отчарь», «Сорокоуст», «Иорданская голубица», глубоко религиозны. В какой-то момент революция даже дала надежду на возрождение «истинной церкви», а не той официозной, со Святейшим Синодом, введенным Петром: восстановление патриаршества — это конец 1917 года, уже после прихода большевиков. Так вот, первоначальный религиозный романтизм наталкивается на кровь Гражданской войны, и именно тогда, в самый разгар бойни, Есенин создает поэму «Пугачев», вдохновляясь Пушкиным.
культура: В отличие от футуристов Есенин никогда не призывал сбросить классика с корабля современности.
Куняев: Он понимал значение Пушкина для литературы с юности, еще в рязанский период. И в каком-то смысле спас классика от революционного поругания, написав:
…Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой.
Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.
Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы,
Трясешь ты гордой головой.
А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.
Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
При всей своей безалаберности Есенин понимал единство русской культуры и обеспечивал ее преемственность в эти годы.
И все же есть важное отличие: как Пушкин в «Пугачеве» выразил дворянский взгляд на эту фигуру, так Есенин передает взгляд — общенародный, крестьянский.
культура: Каким же было народное отношение к Пугачеву?
Куняев: Оно выражено в знаменитом монологе Хлопуши:
…Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека…
Хлопуша искал Пугачева, так же, как Есенин — Ленина. Ему поэт верил до самого конца. Известен случай, когда, будучи уже знаменитым, Сергей Александрович приехал в свою деревню, и на вопрос односельчан, кто такой Ленин, ответил: «Он — вы».
И в поэме «Гуляй-поле» о Ленине есть удивительные строки:
Суровый гений…
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс…
То есть, нынешние попытки представить Ленина как некоего заговорщика, не имеющего и не имевшего значения в истории, — полнейшая неправда. Есенин слышал это трясение земного шара, ведь революции вслед за нами стали совершаться везде: В Китае, Турции, Германии, Австро-Венгрии… Так что Есенин был поэтом революции даже в большей степени, чем Маяковский: тот рупор партии, а этот — народа.
культура: И все же Есенин очень боялся диктатуры…
Куняев: И ограничения творческой свободы. Он писал:
Приемлю все, как есть все принимаю:
Готов шагать по выбитым следам.
Отдам всю душу Октябрю и Маю,
Но только лиры милой не отдам.
В этом смысле показательна поездка в Америку — также общее в биографии двух поэтов. И если Маяковский, технократ по натуре, был в восторге от США, то Есенина они разочаровали. Он считал, что Америке нужны Маккормики (Сайрус Маккормик — известный предприниматель, изобретатель первой жатки на конной тяге, основатель компании. — «Культура»), нам же милее Жигули на Волге и песни о Степане Разине.
культура: Но самым загадочным в биографии Есенина остаются обстоятельства его смерти.
Куняев: Конечно, он был убит. В декабре 1925 года, за две недели до смерти, Есенин встретил в издательстве знакомого писателя. Они отправились пить пиво. Разговор зашел о Каменеве, Зиновьеве, Троцком. Есенин высказывается положительно о Троцком. Собеседник — о Каменеве. Поэт возразил: «Предатель революции». И тут же рассказал, что у него есть телеграмма Каменева, отправленная великому князю Михаилу с поздравлением в связи с восшествием того на престол после отречения Николая II. На просьбу показать Есенин заявил, что она спрятана в надежном месте. Через несколько месяцев в Москве открылся пленум Коминтерна. В качестве главы была предложена кандидатура Каменева. Сталин в прениях выступил против, сославшись на ту самую телеграмму.
Очевидно, Есенин проболтался человеку, близкому к ЧК. И улика, якобы хранившаяся у поэта, понадобилась в борьбе за власть. Неясно только, кто именно дал указание. У всех были причины, свои мотивы.
культура: Сергей Александрович, наверное, просто впечатление произвести хотел. Ввернул в разговоре…
Куняев: Он вообще-то хвастун был. Есенин — типично русский человек, противоречивый до безумия, готовый, говоря словами Достоевского, всегда перевеситься через край. Если век девятнадцатый нужно изучать по Пушкину, то двадцатый — по Маяковскому и Есенину.