Поэзия: 1956-1960

* * *
Живем, работаем и бродим
с горячим ветром на устах.
И, кажется, не видим родины,
не чувствуем, как воздух вроде бы, —
все так и все-таки не так.
Нет&нет я зов ее услышу,
припомню давний свой зарок,
что где-то есть деревня Пыщуг,
которая меня зовет.
Зовет не дозовется, бросит,
иные выплывут места —
мои калужские березы
и яченские омута.
Я вспомню дом с кривыми ставнями,
а то и просто — имя станции,
где остановка — пять минут…
Мы, где бы ни были, — оставили
следы души.
Они зовут…
Все громче, все слышнее просится
в твою судьбу большой итог:
тревожная разноголосица
когда&то пройденных дорог.
И час пробьет, когда в груди моей,
как я отсрочки б ни просил,
сольются голоса в единый
всезаглушающий призыв.
Вся память
разом в сердце ринется —
дороги, люди, города,
и что-то в этом сердце сдвинется,
что — неизвестно…
И тогда
ты примешь,
лоно простирая,
и, участь пращуров деля,
я растворюсь в тебе,
стирая
черты единственного «я»,
моя суровая, сырая,
мне нареченная земля.

1956

 

МАРШ БРОСОК

Рот пересох,
шаг невысок,
черные сосны
да желтый песок.
Даже пилотка
от пота набрякла.
Высохла глотка.
и песня иссякла.
Раз! два!
Час… Два…
Мы идем,
а у нас под ногами,
как чешуйчатая змея,
вьется танковая колея,
и мы топчем и топчем ее сапогами.
Шуршанье песка
да стук автомата,
да пот с виска
течет у солдата.
— Привал! — и разом
кто в тень, кто в сон,
затылком наземь,
к небу лицом…
А в это время
по чужим берегам,
по картам штабным,
по материкам,
весь мир опоясав
тисненым железом,
с кровью и с мясом
границы разрезав,
как чешуйчатая змея,
вьется танковая колея!
И пока не раздавим ее,
мы получаем свое:
ни сладкого сна,
чтоб кругом тишина,
ни отдыха праздного,
ни легкого хлеба,
ни солнца красного,
ни синего неба —
нету!
Все
защитного цвету…
Знойная даль,
синяя высь.
Снова команда:
— Становись!
Песню! —
И над рядами пилоток
песня выплеснулась из глоток.
И надо всем —
над зеленой землей,
оплетенной железной змеей,
над смехом детей, над могилами
братскими,
над пылью,
над потом,
над песней
солдатскими,
и — потому что нет другого пути —
над дорогой,
которую надо пройти,
хоть умри, хоть надеждами вымость,
реет тяжелое слово —
необходимость!

1956

 

* * *
Уроки военного дела.
Ребятам одиннадцать лет.
Война им в программу велела
вписать этот новый предмет.
Винтовки из струганых досок,
гранаты набиты песком,
в лаптях, в сапожищах отцовских,
а кто победней — босиком,
остриженные головенки,
чтоб не было вшей у вояк,
и песня разносится звонко:
— Врагу не сдается «Варяг»! —
Но больше, чем чтенье и русский,
мне нравится эта игра.
Мы молча ползем по-пластунски,
встаем — в атаку — Ура-а!
Мы целиться учимся, щуримся.
Смешно суетимся в строю.
О как это ветхое чучело
я четко и ловко колю!
…Плескалось дружинное знамя,
да голос срывался порой…
Никто не смеялся над нами,
над странною этой игрой.

1959

 

* * *
Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками
со всех, кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
не отпущение грехов.
Быть добрым не всегда удобно,
принять не просто вывод тот,
что дробно-дробно, добро-добро
умел работать пулемет,
что смысл истории в конечном
в добротном действии одном —
спокойно вышибать коленом
добру не сдавшихся добром!

1959

 

ДОСКА ПОЧЕТА

Городкам в России нету счета.
Почта.
Баня.
Пыль и тишина.

И Доска районного почета
на пустынной площади видна.
Маслом размалеваны разводы,
две колонны — словно две колоды…
Работенка, скажем, неказиста
местных инвалидов-кустарей:
выцветшие каменные лица
плотников, доярок, слесарей.
Я-то знаю, как они немеют
и не знают — руки деть куда,
становиться в позу не умеют,
вот пахать и строить — это да.
Всматриваясь в выцветшие фото,
все как есть приму и все пойму
в монументах временной работы
вечному народу моему.

1959

 

* * *
А все еще гудят вокзалы.
Диспетчерам полно работы.
А все еще трещат причалы
и гомонят аэропорты.
Выпускники, переселенцы,
студенты, толкачи, снабженцы
берут счастливые билеты,
бегут в полночные буфеты.
Я тоже движусь в этой массе.
Я также набираю скорость.
К согражданам различной масти
в пути приглядываюсь порознь.
Мне женщина рукою машет.
Плывут перроны, люди, села.
Россия все никак не может
или не хочет жить оседло.

1960